Андо Волтманн, июнь 2008
Итак мы сидели там. Всей семьёй. Как-то субботним вечером в 1984 году. За столом с девятикилограммовой домашней пиццей, перед телевизором, настроенным на Норвежскую государственную телерадиокомпанию, где на экране мелькали жуткие, но ох как обсуждаемые платья Риты Вествик. Интерьеры парома Норвегия-Дания и оживленный диалог, которого никогда не удостаивался ни один норвежский фильм. "Говорят, бюджет у них 20 миллионов крон. Смогут куклы стать знаменитыми?" — спрашивает Рита с сарказмом. Норвегия затаила дыхание.
Подумайте о двадцати миллионах. Даже в юбилейный год времен яппи думать о миллионах крон — работа только для шефа центробанка. У Риты в гостях три вихрастых мальчишки, они иронично улыбаются и отвечают на вопросы. В какой-то момент срабатывает закон Янте. Мы в свободном падении, и у нас не получается сгруппироваться до того, как фотогеничный вокалист сбрасывает с себя куртку, обнажая торс, который очень скоро будет нам всем так хорошо знаком. Взрослые смеются и качают головами. "Ты типа знаменитый! Да оно ж там звучит, как консервная банка". Но, как это часто бывало и раньше, взрослые ошиблись. Потому что, само собой, a-ha стала бы знаменитой. Это было видно по ним. Они так решили.
Возможно, вы не имели счастья наблюдать тот цирк у Риты. Возможно, у вас были дела поинтереснее в тот субботний вечер в 84-м. Возможно, вы вообще тогда еще не родились. Возможно, вам кажется, что важнее вспомнить, где вы были, когда Оддвар Бро сломал свою лыжную палку. Забудьте. То землесотрясающее выступление a-ha на ТВ катапультой запустило нашу нацию в будущее. Мы были готовы к миру — и это на таком поле, где мы имели, скажем так... ограниченные способности. Мы хотели лизнуть этого большого мороженого, которым является международный музыкальный мир. Вот это был материал, из которого готовятся мечты, не то что сломанные лыжные палки и сопли на бороде. В мире (надеюсь) очень мало девочек, в чьих комнатах стены завешены портретами Оддвара Бро. В 1985-м Мортен Харкет мог бы, наверное, обернуть всю луну целиком в свои глянцевые снимки, и продать ее кому угодно благодаря своей прекрасной внешности. То, что учителя пытались рассказывать о Туре Хейердале, Фритьофе Нансене или чертовой прабабушке, было просто ерундой. Мортен Харкет — вот кто самый известный когда-либо норвежец. Точка.
"Моотен Хаккет — что за чудесный голос", — вы уж точно слышали иностранцев, мямлящих это после стакана-другого. И понятно, они правы. Голос Мортена Харкета не просто чудесный, он божественный. Он чист и прекрасен, как орхидея или как сплиттер нового Мерседеса. Он мог бы петь каталог Ello задом наперед и мы все равно бы прониклись.
Но Мортен Харкет — это нечто гораздо большее. Его высмеивали, ругали, пародировали и копировали. "Князь тумана", пугающий людей только тем, что открывает рот на публике. Упрямец. Позёр. Это никогда не было приличным — увлекаться Мортеном Харкетом. Его предыдущий сольный альбом на английском, Wild Seed 1995 года, меломаны, хмыкая в свою трехдневную щетину, назвали бы M.O.R. (Middle Of The Road). И его новую пластинку вы тоже едва ли услышите в модном кафе Mono в ближайшем будущем.
Мы любим ненавидеть его, или даже правильнее будет сказать, мы ненавидим любить его. Но он — наш представитель там, в звездной галактике, тот, кто продвинулся дальше всех остальных, кто до него мог или пытался. Харкет — капитан космолёта, рассыпающий звездную пыль и ангельские песни на глаза и сердца простых смертных.
И вот он стоит передо мной в красной дутой куртке, закручивая шнур хэндсфри. У него крепкое рукопожатие и, на вкус мужчины гетерофила, естественно, он выглядит дьявольски хорошо в свои 48 лет. Мортен Харкет пришел.
— Уверен, ты дал уже очень много интервью. Включаешь автопилот?
— Нет, совсем нет. Это неуважительно по своей форме. Мне не нравятся вещи, в которых нет смысла. Речь о том, чтобы ценить в жизни качество. Еда, которую ты ешь, время, которым располагаешь. Это касается всего. И для меня сидеть и давать интервью без цели и смысла, это так неинтересно, уфф. Но всё зависит от того, какой объём доступен этим различным изданиям.
— Мне хотелось бы поговорить о музыке. У тебя выходит новая пластинка, и ты выбрал для первого сингла старую песню Movies несуществующей ныне группы Locomotives из Осло. Из всех песен в целом мире?
— Да, именно. Ведь это так. И еще из всех девушек мира тоже. Ведь в данном случае это то же самое. И из всех поп-звезд мира, почему она выбрала именно меня? Если упростить, я загорелся этой мелодией, потому что я загорелся этой группой, когда встретился с ними. Locomotives. Это было однажды вечером на улице в Тронхейме. В 1994-м.
— Как это Мортен Харкет встретил Locomotives среди ночи на улице в Тронхейме в 1994? Как-то это удивительно...
— Ну, я шел домой. Было поздно. Я был в относительно начальной стадии подготовки своего первого сольного альбома. Это был период поиска для меня и как для композитора тоже. И вот я встретил их там. Они однозначно были пьяны, но только от того, чем занимались...
— Хе-хе...
— Это было так по-мальчишески, невероятно захватывающе.
— Ты узнал в этом себя?
— Да, совершенно точно. Это было здорово! Это состояние, в котором, мне кажется, необходимо пребывать, чтобы найти нужную форму энергии и правильную мотивацию. То, что дает такой энтузиазм, это ведь чувство предоставившейся возможности. Так что я, ради и себя самого тоже, пригласил их в студию и там они сыграли эту песню, которая потом стала Movies. Я тогда сразу же подумал, что это моя песня — я хотел именно такую песню! И я поехал прямо домой и написал A Kind Of Christmas Card. Как некий ответ. Теперь, в конце концов, по прошествии десяти лет, я готов, это очень естественно ощущается, исполнить ее.
— Почему так долго?
— Эти прошедшие десять лет я предпочел снова провести с a-ha, потому что мы увидели четкие сигналы того, что нам нужно проехать еще круг. Это долго сидело внутри меня. На самом деле. Меня там совсем не было, я не чувствовал необходимости делать это. Ни в плане ощущений, ни в каком-либо другом плане. Но из истинного уважения к тому, чем может быть группа, стоило попробовать. Меня никто не убеждал, я просто сделал это.
— Жалеешь?
— Я ведь не могу жалеть о том, как интересно и хорошо прошли эти годы в группе, я этого и не делаю. В то же время, я жил с сильным ощущением незаполненности другой реальности, которая ждала меня — и то и другое правда.
|
— Магне Фурухольмен сказал как-то, что ты эксперт в деле оставить последнее слово за собой. Наслаждаешься ли ты ролью единовластного соло-артиста?
— Я? Я никакой не эксперт, во всяком случае, когда речь идет об a-ha. На самом деле, нет. В a-ha я и не думаю о том, чтобы приберечь последний козырь, дабы настоять на своем в том, что мы будем делать. Есть другие силы, которые делают это. Я принимаю это, я просто важная струна.
— А как насчет широко обсуждаемых творческих разногласий между вами?
— Эти разногласия возникают больше по причине сильных характеров. На самом деле, они не так уж креативны или конструктивны. Это стальная сила воли, направленная друг на друга. Если бы эти разногласия практически могли привести к какому-то творческому конфликту между нами, было бы очень интересно. И фактически мы сейчас в такой точке, когда это больше возможно, чем раньше. Это именно та маленькая деталь, которая временами может делать работу в a-ha очень захватывающей.
— Что было твоим первым большим музыкальным переживанием? Было это связано с первой любовью? Такие вещи ведь переживаются обычно очень сильно...
— Хе-хе... Теперь ты затронул великую вещь.
— Вот чёрт...
— Но я считаю, это интересно! Любое чувственное переживание — это, на самом деле, всего лишь твое переживание. Вопрос в том, что направляет его изнутри. Что приходит и разрушает и загрязняет те чистые идеи, что в нас есть. Так или иначе мы это принимаем. Подросток может посмотреть фильм класса Б и быть в совершеннейшем восторге, и чёрт подери, это тоже настоящие чувства. А для тех, кто через такое уже проходил много раз, это будет всё сложнее и сложнее. В этом также состоит, если хочешь, наиболее интересное преимущество музыкальных критиков.
— Да?
— Я не хочу автоматически сказать, что музыкальный критик лучше подготовлен к пониманию музыки, как проститутка лучше понимает, что такое любовь и как нужно любить. Этот некий критик должен быть очень внимателен. Сёрен Кьеркегор где-то сказал: "Пока растет трава, наблюдатель умирает". Ты не можешь разбирать жизнь по косточкам, анализируя ее. Жизнь — это то, что она есть сама по себе.
— Бывает ли, что ты ставишь альбом Uriah Heep и наслаждаешься?
— Нет, я этого не делаю. Я не слушаю музыку. Я не делаю этого уже много лет. Мои отношения с музыкой заключаются в том, что мне нужен покой.
— Ты прямо как Дрилло! Он ненавидит музыку...
— Нет, сомневаюсь! Наоборот. Это потому что я очень люблю музыку. У меня нет сил мастурбировать так часто. Вот именно так. Я покончил с этим в двадцатилетнем возрасте. У меня нет потребности взлетать и падать в чартах. Индустрия сама по себе мне совершенно неинтересна. Должно быть так, чтобы я познавал что-то. Потому что я познаю это.
— Но музыкальная индустрия была необходима, чтобы реализовать то, чего тебе очень хотелось в жизни?
— В той же степени и я реализовывал музыкальную индустрию. Она построена на таких, как я. Без этого были бы только спекулянты, чиновники и аналитики. С другой стороны, важно иметь вокруг себя команду, состоящую из преданных людей, которые будут продавать твой продукт. У меня такая команда была и это хорошо. Без них можно было бы забыть об этом. Другой аспект — пресса, реклама и загадка вокруг музыкальной индустрии. Этот суррогатный мир интересует меня очень мало.
— Я читал, что уже в 17 лет ты был совершенно уверен, что станешь звездой...
— Да. Я знал, что смогу попасть прямо в цель. Что это возможно.
— Должно быть, это было освобождающее чувство?
— Блаженное!
— Потому что во взрослении тебе не было так же легко?
— Да, было несколько жестоких раундов. Особенно в годы между десятью и тринадцатью. В таком возрасте это очень долго. Долгие, проклятые года. Я был совершеннейшим аутсайдером. На самой нижней ступени на лестнице рангов. И в большой степени я согласен с теми, кто издевался надо мной, потому что я был сам дурак.
— Довольно самокритично по крайней мере!
— Но в то же время я знал, что они ошибаются. Как-то ко мне подошел один парень и сказал: "Чёрт, Харкет, ты просто дурак", а я ответил: "Я знаю, но я — это не я!" Он пришел в бешенство и я получил от всей банды. Но где-то глубоко внутри я знал, что когда-нибудь стану сильнее всех остальных. Я не говорю, что стал...
— Но кончилось это тем, что ты оказался на одной вечеринке вместе с Элтоном Джоном, вместе с Шейлой Е. Вы стали номером один в чарте Биллборда. Месть, должно быть, тогда чувствовалась особенно сладкой?
— Мда... Но когда переживаешь это, становишься другим. Становишься более объективным в чувствах. Находясь там, забываешь о мести.
— Что у тебя за особая воля? Быть способным решить что-то и потом получить это.
— А теперь ты ступаешь на опасное поле. Здесь уже экзистенциальные вопросы. Как тикает жизнь, что-то вроде того. Всё больше и больше людей утверждают, что наше сознание формирует мир вокруг нас. Даже в науке многие с этим согласны. И в философии тоже. В воле скрывается чарующая власть. С одной стороны, я никогда не интересовался карьерой. И конкуренцией тоже. Но с другой стороны, я принял свое положение с величайшей уверенностью, как само собой разумеющееся. Я никогда не сомневаюсь, когда что-то знаю.
— Хм...
— Обычно я даю очень легковесные интервью. Большинство вообще не хотят заходить слишком далеко и углубляться в суть. Для этого нет места. Обсуждаются только сиюминутные вещи, и всё, о чем мы говорим, это как я тренируюсь. "Как ты держишь себя в такой форме?". Мне трудно ответить на это, потому что я никогда, так сказать, не тренируюсь, и никогда этого не делал. Когда я выгляжу так, как будто делаю это, но отрицаю, что занимаюсь спортом, это кажется глупым. Самое простое — наплевать на всё и ответить: "Да, должен держать себя в форме, знаешь ли", и покончить с этим. Но почему с моим телом именно так? Потому что я всегда ассоциировал себя с физической силой. С самого детства это было для меня стержневым представлением, внутри меня. Потому ли это, что мое подсознание программирует меня быть таким, или это потому, что мое подсознание готово к тому, что я такой? Что было сначала? Этого я не знаю.
— А с вокалом у тебя тоже так? Представляешь ли ты себя, как лучшие в мире серебряные связки?
— Ха-ха-ха... Это ведь примерно то же самое. Я не разделяю твоего утверждения, но понимаю суть песни инстинктивно, песня находится в крови — не в гортани. Я никогда не репетирую. Очищаю от лишнего связки, и должен репетировать только для того, чтобы не повредить их, если это можно назвать репетицией... Самое сложное для меня — это то, что мне это очень легко. Легко выдать что-то красивое или хорошее, но тогда можно потерять пульс песни. Если теряешь это биение, голос тут же утрачивает свою миссию. Боб Дилан поет, как ворона, но проникает под кожу.
— Ты самый известный в мире норвежец. Но, в отличие от многих сегодняшних знаменитостей, ты знаменит своим талантом и тем, чего достиг в музыке. Я мало знаю о личности Мортена Харкета, но очень много о его музыке. Есть у тебя какие-то мысли по поводу нынешней истерии вокруг знаменитостей?
— Это тварь, которую мы создали сами. И снова, это тоже часть суррогатного мира. Но она отнимает так много наших чувств, что получает массу внимания. Фигурировать в прессе — значит работать на быстрые продажи. Здесь и сейчас. Как Сникерс. Бочки концентрированного пороха стимуляции без постоянной функции. Вся пресса вокруг нас сегодня такая.
— Тебя это пугает?
— Мне плевать на это. Мы, люди, должны все вместе решить, чего же мы хотим. Я знаю, что делает жизнь интересной и богатой, и это не жевание батончиков Марс. Я мало смотрю ТВ. "Так что там было у вас на сердце? А, ничего, да — отлично!". Есть границы того, как долго захочется щёлкать вот так каналами.
— У тебя есть еще какие-нибудь хобби? Ходишь в лес или на футбольные матчи?
— Я любопытен ко всему, что является чем-то. Но которое, наверное, не кричит о себе слишком громко. Оно должно лежать чуть глубже, чем на самой поверхности. То же самое и с людьми. Очень заметно, на что люди кидают все силы. Это очень ограниченно, если кто-то, например, девушка, использует всю свою энергию на внешнее и совсем не тратит энергии на внутреннее. Она просто подчиняется примитивному эго. Ничего внутри. И так вплоть до того, как треснешься лбом и всё внутреннее выплеснется наружу, тогда там, под внешним, что-то, возможно, обнаружится.
Мортен Харкет уходит в туалет, и подозрительно долго отсутствует. Я кидаюсь было на поиски, но он тут же возвращается, сильно обескураженный долгим плутанием в подвале кафе. Винит в этом свое плохое чувство направления и рассказывает забавную историю. Как однажды поздно ночью он заблудился в Кёльне, и спросил у мужчины на улице, как дойти до Кёльнского собора. На что мужчина ответил: "Мой дорогой, ты в Гамбурге!". Мы хохочем и Мортен принюхивается к кофе в моей чашке. "Арабика? Я пью только Арабику!". Неожиданно ему приходит в голову, что он хочет какао. Он не пил его уже полгода.
— А что насчет будущего?
— Мы живем в довольно необычное время. Потому что мы не знаем. Не знаем, увидим ли мы себя через тридцать лет и скажем "фью, тогда звонило много звоночков, но состояние дел плевать хотело на то, что мы думали". Кроме того, под нами совершенно пористый фундамент. Очевидность того, что он пористый не без причины, довольно высока.
— Мрачновато...
— Мне не кажется, что это мрачно. Мне не очень интересно, продолжим ли мы это бездушное существование, где мы живём только пиццей и развлечениями. По моему мнению, мы пугающе нуждаемся в самосознании. Это нечто совершенно иное, нежели эгоцентричность. Нам нужно понимать механизмы.
— Обратно к естественному состоянию?
— Я бы с удовольствием вернулся в 60-70-е годы и катался бы на скоростных лодках с мощными моторами по нетронутому ландшафту. И плевал бы на мазутные пятна вокруг себя. К тем временам, когда вообще не было никакого сознания. Сегодня нас, к сожалению, там уже нет. Не так уж это и круто — купить себе Порш.
— Но ехать быстро — это же здорово?
— Это да. Но это можно делать и на электромобиле. Или в компьютерной игре. Многие так и делают. Не то чтобы я этим занимался. Мне кажется, забавнее наблюдать за жизнью, просто в саду или на природе. Это безумно интересно — видеть, как одно тянет за собой другое.
— Но ведь на это требуется определенное терпение?
— Нет, постоянно происходят всякие мелочи. Маленькие вспышки. И себя самого я тоже знаю еще недостаточно хорошо. Не знаю. Я могу быть любопытным по отношению к самому себе и к тому, что собираюсь сказать. Обычно у меня нет цели, но я знаю, что разговоривая с другими, может так случиться, я могу обнаружить что-то в себе самом.
— Тебя часто изображают как мечтателя. Что происходит, когда ты мечтаешь?
— Я отключаюсь! Это одна из тех ритмических вещей, которые мне нужны, чтобы быть здоровым и цельным. Если я долго занимаюсь мыслительным процессом, начинаю осознавать, что определенным образом теряю его богатство. Мне нужно много времени, чтобы расслабиться и собраться с мыслями. Но я не сплю.
— Когда твоя карьера будет окончательно завершена?
— Этого я не знаю. Мне просто нужно заниматься чем-то таким, о чем я знаю, почему я это делаю. Что это может оправдать то время, которое оно занимает. Мне нужно чувствовать, что то, что я делаю, может проникнуть кому-то под кожу. Меня по-прежнему это воодушевляет. И это распространяется и на живые выступления, и на выступления на ТВ и на интервью.
— Ты совсем не пресыщен?
— Нет. Но должно быть и то и другое. Точно как с кофе. Я люблю хороший кофе, но ничуть не меньше интересуюсь и плохим кофе.
— И в заключение вопрос, который Анне Гросволл и Ко посмели задать королю: как ты относишься к тому, что тебя пародируют?
— Коротко и ясно. Исключительно позитивно. Как правило, предпочитаю пародию.
И вот я снова сижу там. Ошеломлённый и опустошённый. Через двадцать четыре года после того, как Рита повесила своё платье в шкаф в последний раз. Мортен Харкет торопится дальше, ему нужно уладить кое-какие семейные дела. Провод его хэндсфри всё так же спутан. За дверью затихает то, что могло бы быть шагами кого-то величественного и благородного сорока с чем-то лет или ницшеанского сверхчеловека, по-прежнему верящего в силу собственной воли. Импульсивного мечтателя без оскала. Я получил автограф на свой заслушанный почти до дыр экземпляр Scoundrel Days, которому сегодня вечером точно придется выдержать еще круг. Самый знаменитый мужчина Норвегии, так и непонятый мной до конца. Мужчина в вязаном свитере с узором, взобравшийся без страховочной сетки на вершину успеха. Совсем скоро он представит нам свой новый альбом. Встречайте его!
Перевела с норвежского Лил.
Источник: .NO
| mortenharket.ru | закрыть окно |