a-ha: новая попытка

Пол Лестер, 18 июля 2009

Существует огромная разница между сенсацией подросткового попа 1980-х a-ha и мальчуковыми группами, появившимся вслед за ними, даже если у них была одна и та же аудитория восторженных молодых поклонниц. Для начала, парни из норвежского трио сами писали свои песни и играли на собственных инструментах. И в этих их песнях было дыхание беспокойства и экзистенциального сомнения, очень по-скандинавски, что делало их похожими на Joy Division для юных беспокойных девушек.
Из-за их плакатной привлекательности, особенно у Мортена Харкета, чьи точёные черты лица могли бы прославить его как модель, было легко сбросить их со счетов как поставщиков подростковых прищыков, но с момента их дебютного глобального хита 1985 года Take On Me и далее, стало понятно, что a-ha — старейшины изысканного печального синти-попа, исполненного Харкетом с летящей тоской: представьте себе группу Take That, продюсируемую Ингмаром Бергманом. Что удивительнее всего, их "карманные симфонии", как главный композитор (и гитарист) Пол Воктор-Савой называет их, такие песни, как болезненно печальные Here I Stand And Face The Rain, Summer Moved On и There's Never A Forever Thing, доказали свою популярность — a-ha продала почти 40 миллионов альбомов.
"Любая музыка со смыслом полна боли и становится тем, с чем ты можешь соотнести свои чувства", — делает вывод клавишник Магне Фурухольмен, когда мы усаживаемся в их роскошном номере в отеле в западном Лондоне. "Счастливая музыка наводит на меня тоску", — смеётся он. — "Это всё равно что смотреть голливудский фильм, зная концовку и какие чувства ты должен испытывать". Самый общительный участник группы, он не может представить, почему так называемая "мрачная музыка" должна вгонять тебя в депрессию. Как раз наоборот, на самом деле. "Люди находят утешение в том, что кто-то может озвучить противоречивые чувства и превратить их в нечто красивое", — говорит он. — "В этом для меня привлекательность Joy Division — у них красивая музыка".
Воктор-Савой в прямом смысле слова бледная имитация самого себя из прошлого — усталый и изнурённый после путешествия (он только что прилетел из Нью-Йорка), он откидывается на отельном диване, откуда, словно издалека, время от времени подаёт реплики. Харкет более разговорчив, но он больше всех в группе пострадал от того, что группу воспринимали как парней с плакатов. С Фурухольменом общаться легче всего, именно он расположен говорить о группис, "выстраивавшихся вдоль стен" у гримёрок много лет, а он вынужден был отсылать их (он верен своей жене с 18 лет), о конфликтах, приведших к распаду трио в 1990-х, и о том, как их неверно воспринимали произведёнными на конвейере марионетками "с откручивающимися головами".
Была ли работа над музыкой a-ha, спрашиваю я, некой терапией для них, возможностью изгнать из себя все негативные чувства? "Ну, ты говоришь "негативные", но я совершенно не согласен", — говорит Фурухольмен. — "Потому что скандинавская меланхолия не негативна, она больше похожа на зуд, который ты должен удовлетворить. Это важная часть нашей натуры".
Ребята из a-ha были, как и их кумир Джими Хендрикс, пророками, которых, как известно, нет в своём отечестве, в поисках успеха в начале 1980-х им пришлось ехать в Британию, которую они использовали как стартовую площадку к международной известности. Поклонники The Beatles и The Doors, они были поражены синтезированной поп-музыкой, тогда пожинавшей громадные коммерческие прибыли в лице таких групп, как Soft Cell и The Human League. "Для нас это было большой переменой", — вспоминает Фурухольмен, — "приехав из Норвегии со стилистической ориентацией на музыку 1960-х, оказаться в Англии и открыть для себя целый мир новых влияний после того, как мы много лет подряд думали, что музыка закончилась на альбоме Джона Леннона Imagine".
Чувствуя связь между The Doors и "более мрачной синтетической поп-музыкой, как у Soft Cell", они собрались записывать своей первый альбом, Hunting High And Low. Неожиданно, благодаря успеху песни Take On Me и видеоклипу на неё, с его революционной техникой, называемой ротоскопинг, комбинирующей анимацию карандашного рисунка с видеосъёмкой, a-ha оказались в эпицентре "шторма поп-звёздности", когда чего они действительно хотели, было привлечь внимание серьёзной музыкальной прессы.
"Не мы её контролировали, она контролировала нас", — говорит Воктор-Савой о своей новообретённой подростковой славе. "Когда моя жена увидела наш первый альбом и постер, которым он сопровождался, она сказала "Ну вот".
По словам Харкета, проблема крылась не в музыке, а в маркетинге группы. "Они (звукозаписывающая компания) не знали, что с нами делать. У них не получилось распознать различные аспекты a-ha". Лейбл рассматривал их, признаётся Фурухольмен, как "неудобных". "Люди сказали бы, "в этом альбоме нет Take On Me", а мы бы ответили, "Да, отлично"! Мы знали, что от нас ожидали бездумного повторения нашего собственного успеха, а это не то, чего мы хотели".
"Мы хотели свободы быть игривыми", — объясняет Харкет, — "экспериментировать и делать то, чего нам хотелось, но на нас очень сильно давил успех нашей первой записи".
После десятимиллионого дебютного альбома сложно было понять, в каком направлении двигаться, поэтому для своего второго альбома Scoundrel Days (1986) они выбрали более жёсткий звук, но потом вернулись к попу в альбоме 1988 года Stay On These Roads, включавшем их бондовскую тему The Living Daylights, уверенный знак их повсеместности и коммерческой исключительности. Сотрудничество с Джоном Барри было спорным благословением и до сих пор является причиной некоторых трений. Воктор-Савой признаёт, что работать с легендарным бондовским композитором было приятно, на что возражает Фурухольмен, у которого другие воспоминания об этой работе. "Не помню, чтобы в то время тебе это нравилось, поправь меня, если я не прав", — говорит он, и это один из нескольких случаев обмена колкостями во время интервью.
В East Of The Sun, West Of The Moon 1990 года они снова ужесточили звучание, отчасти сделав то, что Фурухольмен назвал "процессом кристаллизации, отходом от витиеватости и структурной усложнённости" в сторону более органичного, живого звука.
Но после мрачного Memorial Beach в 1993 году группе пришёл конец, и, несмотря на то, что a-ha обрела громадную аудиторию в Южной Америке, участники группы решили в тот момент расстаться. Они работали над различными сольными проектами, и Фурухольмен, "уставший до мозга костей", начал выставлять свои художественные работы и даже год проработал в библиотеке звукозаписи, где делал цифровые архивы экспериментальной музыки Джона Кейджа и Stockhausen.
"Этот альбом [Memorial Beach] был как реквием" — говорит он. — "Стало понятно, что мы хотим удалиться от поп-бизнеса".
Харкету это навевает определённые неприятные воспоминания. "Я не чувствовал, что гожусь для a-ha", — рассказывает он. — "Я чувствовал себя так, как будто я мешаю a-ha". В тот период царило замешательство. "Мы оказались на пике самобичевания и отрицания того, чем мы были", — говорит певец. — "Если воюешь с самим собой, потонешь. Не думаю, что мы были сфокусированы. Мы сражались со слишком многими демонами, и многого пытались избежать".
Прежде всего, они пытались избежать правды: они были приверженцами восхитительно печального синти-попа. Объединившись снова в 2000 году ради альбома Minor Earth Major Sky, они нашли, в конце коцов, согласие в этом отношении, так же, как и та рок-пресса, чьего внимания они долгое время так жаждали.
"Всякое недовольство ушло", — говорит Воктор-Савой. — "Повсюду нас встречали с распростёртыми объятиями, и люди, казалось, были искренне рады снова видеть нас".
Фурухольмен вспоминает их первый концерт в Гамбурге как "настоящий шок, как "ух ты!" Тогда там были, добавляет Харкет, не просто кричащие девушки, но и "куча взрослых людей, сходящих с ума". Это было, говорит гитарист, "одинаково во всех странах. Мы думали, нам придётся начать всё сначала и заново строить карьеру, но не пришлось. У нас появилась совершенно новая публика, с большим разбросом в демографии, от людей нашего возраста и старше, до совсем молодых".
И это действительно так: с тех пор, как a-ha вернулась, стало хорошим тоном провозглашать их величие, U2, Coldplay, Oasis, Keane, Morrissey и Bloc Party, все они с недавнего времени перестали скрывать своё почтение к a-ha, более того, Гай Барриман и Уилл Чемпьен из Coldplay принимали участие в некоторых сольных проектах Фурухольмена.
"Только теперь, когда группу переоценили и новые музыканты называют нас в числе тех, кто на них повлиял, наша идея группы наконец выходит на свет", — говорит Фурухольмен. — "В нашем представлении мы были самой важной группой в мире! Мы были The Beatles! Мы хотели создать великие альбомы-заявления! Мы не хотели просто успешных синглов".
У них был еще один успешный сингл, Analogue (All I Want), в 2006 году, первый за почти 20 лет. И теперь они записали свой первый основанный чисто на синтах альбом почти за всю их историю: Foot Of The Mountain, возврат к электро-меланхолии, сделавшей им имя, записанный при участии Стива Осборна, продюсера New Order.
"В нём есть", — говорит Фурухольмен, — "некая энергия наших ранних работ, не разоряющая наши собственные мавзолеи", тогда как ледяные красивые синтетические ландшафты, ему кажется, обеспечивают идеальный аккомпанимент "сверхъестественному, потустороннему, четырёхмерному вокалу Мортена".
Ребята из a-ha наконец довольны своим звуком и своим новым положением в пантеоне электро-попа по соседству с New Order и Depeche Mode.
"Хотим ли мы остаться в таком окружении?", — клавишник повторяет вопрос с лёгким сарказмом. — "Что, ты подразумеваешь, что интеллигентные личности создают интересную поп-музыку? Да, это так и есть".
Что же до того, что U2, Coldplay и другим нравится в a-ha, так это еще более очевидно, если верить Фурухольмену. "Им просто нравится, как мы выглядим".

Перевела с английского Лил.


Источник: scotsman.com


mortenharket.ru закрыть окно